– Расскажите, пожалуйста, что вы собираетесь делать в рамках уроков «Буква» и «Цифра».

 

– Это во многом зависит от детей. Мы не знаем, с какими знаниями они придут, но основное, что бы хотелось сделать, это все время рефлексировать, ставить под вопрос сами наши отношения и сам процесс получения знаний в таком формате. Можно было бы обсудить с детьми, кто я такой для них и что значит «учитель». Важно также все время задаваться вопросом о том, что это за знание, что это за такие буквы и цифры, которыми мы пользуемся. Оба типа знаков относятся к операции записи и абстрагирования того мира, который дети наблюдают уже лет шесть – семь, с тех пор, как родились. И если буквы – это способ записи того, что эти дети говорят (если они к этому возрасту говорят), то цифры –  ещё более специфический способ абстрагирования. Например, если у вас лежит на столе семь игрушек или семь бутылок, разных, на самом деле, то что мы делаем, когда заменяем семь разных игрушек или бутылок семью одинаковыми палочками? А потом можно семь палочек заменить цифрой 7. Или не заменять. Можно обсудить, почему вообще взялась эта палочка, например, что это след жеста, что можно делать зарубки на дереве, как это делали первобытные люди. Как все это начиналось? С чего вдруг древние люди делали свои зарубки? Почему единичка – это именно палочка? Так же на самом деле и с буквами, потому что некоторые буквы обладают изобразительностью, как буква О, например, напоминает  округленный при её произнесении рот. Р-о-о-о-т.

 

- Вначале вы сказали, что многое зависит от знаний, с которыми дети придут…

 

- На самом деле задаваться вопросами, что такое буквы и что такое цифры как с теми детьми, которые уже хорошо их знают, так и с теми, которые знают это не очень. Так что это скорее мое волнение, как педагога, что за дети придут и с какими представлениями.

 

- А дети все будут говорящие?

 

- Это не обязательно.

 

- А что с дисциплиной?

 

- Если по ходу будет возникать необходимость в дисциплине школьной, например, если все одновременно будут говорить, то придется ввести какие-то ограничения, поднятие руки, например. Но можно и в этом случае по ходу введения правил понимать вместе с детьми, зачем это все делается, а не превращать это в какую-то беспочвенно спущенную педагогом сверху идею о дисциплине. Идею, которая существует, на самом деле, еще до того, как вообще появляются дети и может существовать и без них.

 

- Группу детей называют класс. Это маленькое общество и как в любом обществе в нем возможны совершенно разные режимы политические: демократия, социализм, либерализм…

 

- И не факт, что это педагог может установить.

 

- Да.

 

- Или режим диктатуры.

 

На уроке в школе обычно, конечно, диктатура учителя…

 

- Будут ли на «Букве» диктанты?

 

(смеется) Можно разобраться, чего обычно боятся дети в школе. Они боятся ошибок. Можно играть в ошибки. Или если у ребенка странный с нашей точки зрения ход мыслей, можно не просто пытаться его зачеркнуть, а все-таки разобраться, какой именно за ход мысли его привел к этому так называемому «неправильному» умозаключению.

 

Ну и потом, если говорить дисциплине, понятное дело, что на уроке есть источник дисциплины – это так называемый «учитель»,  диктатор. Но можно попытаться показать детям, что это тоже игра, которую придумывает общество, и что могут быть, действительно, разные режимы и законы. Можно для этого устраивать работу в группах. Можно вместе с детьми делать задания.

 

- Может быть, кто-то из родителей хочет понять, а для чего это ребенку?

 

- Школа –  это, во-первых, место неизбежного насилия. А во-вторых, это место, где некие истины вдруг появляются, вдруг вторгаются в жизнь ребенка, как некие правила, которые он должен исполнять, чтобы получить правильный результат и правильную, то есть хорошую, оценку. Но понятно, что это все равно фикция, и дети подросткового возраста начинают это понимать и относятся к этому кто-то с агрессией, кто-то с иронией, а кто-то эту фикцию поддерживает. Но можно постараться с самого начала сместить точку восприятия ребенка и  показать ему, что можно более подвижно относится ко всем этим установкам. Показать, что знание – это не что-то, что  возникает как скрижаль, а то, что может вместе вырабатываться в ходе исследований, в ходе практики, и что можно исследовать те объекты, которые возникают обычно в качестве данностей, те же буквы, цифры и так далее.

 

- Чтобы ребенок перешел от позиции реципиента к более активной?

 

- Да, можно и так сказать.

 

- Школа, когда ты в нее поступаешь, требует умения отвечать неким стандартам: досчитать до десяти и обратно, рассказать, прочитать, и так далее. Существует тестирования, и понятно, что это социальное требование, на которое детям, скорее всего, надо будет отвечать.

 

- Я думаю это, конечно, важно, но не думаю, что это должно быть единственной целью всего процесса. Я не думаю, что во главе угла должно стоять умение досчитать до десяти или сдать ЕГЭ на сколько-то баллов, как это делают сейчас в школе.

 

- Можно, наверное, к этому результату прийти разными путями?

 

- Да, действительно, к этому результату можно прийти, не ставя его в самом начале в центр всего, а в процессе изучения иных вещей. То есть, естественно, я буду как педагог следить за тем, чтобы дети не пребывали в полном непонимании того, что происходит, но не думаю, что муштра должна быть сутью происходящего. Образовательный может появляться скорее как «побочный эффект».

 

- А что, собственно, интересного в буквах и цифрах?

 

- Мы все живем, а потом вдруг появляются такие новые объекты, которыми мы начинаем очень активно пользоваться и пользуемся потом всю жизнь. Объекты, у которых своя большая история, которые долго изобретались людьми и которые имеют отношение к операции записи. Как я уже говорил, простые вещи оказываются сведены к каким-то совсем на них не похожим значкам. Это, на самом деле, интересно, исследовать с ребенком, как же такое произошло.

 

- Эти объекты меняют жизнь…

 

- Да.

 

- В психоанализе считается, что буквы имеют травматический эффект.

 

 - Да, я знаю.

 

- Можно спросить, встреча ребенка с буквой – это счастливая встреча?

 

- Ох, не знаю…

 

- Вы говорите о дисциплине, о диктате в школе, о том, к чему это все приводит. Будете ли Вы учить детей тому, что в обществе считается неистинным. И как Вы вообще относитесь к вопросу об истинности знания? Как вы будете относиться, если дети будут настаивать, что дважды два это пять?

 

- Как я уже говорил, можно попытаться понять, что это такое для них, что значит эта фраза: «Дважды два пять». Здесь не надо впадать в полный релятивизм. Надо понимать, что за утверждением, что «дважды два четыре» стоит некая практика. Зная, что дважды два четыре, потом мы можем совершать некие действия, которые приведут к неким результатам. Например, считая овец, мы быстрее выясним, что потерялась одна. Знание приводит к каким-то практическим последствиям. Вопрос в том, что язык цифр и букв часто в школе обладает какой-то полной автономностью и полной условностью, без понимания того, к чему может привести ошибка. Поэтому ошибка воспринимается как какой-то изначальный ужас и какое-то зло, как нарушение фундаментальных правил. Но куда важнее вопрос, какие могут быть последствия ошибки в жизни. Они часто неприятные, но вовсе не всегда чудовищные. Ну потерялась овца, плохо, конечно, но…

 

- Так и пенициллин открыли…

 

- И Лобачевский ведь позволил существовать некоей ошибке. Или комплексное число – это тоже результат неверной операции.